Убывающий мир: история «невероятного» в позднем СССР - Алексей Конаков

конференции; работу КСЭ признают в целом полезной, тогда как выводы Золотова о повышенной радиоактивности деревьев и о вычисленной им чрезвычайно низкой скорости движения Тунгусского тела (что, согласно Золотову, доказывало искусственную природу этого тела) подвергнутся критике[136]. Не найдя понимания у метеоритчиков, Золотов обратится к физикам; ему удастся заинтересовать руководителя советской термоядерной программы академика Михаила Леонтовича («сам по себе метод анализа радиоактивности годовых колец деревьев заслуживает серьезного внимания»[137]), который будет поддерживать золотовские экспедиции и научные изыскания.

Многолюдная КСЭ с течением времени станет походить на настоящую субкультуру. Ее участники ездят на Тунгуску каждый год, спорят о тайнах телепатии и загадках Атлантиды, издают рукописные журналы («Курумники») и придумывают собственные пародийные гипотезы Тунгусской катастрофы (так, благодаря найденному в болоте старому пню рождается шутка о том, что метеорит был деревянным)[138]. До какого-то времени КСЭ активно сотрудничает с Комитетом по метеоритам: венцом такого сотрудничества станет участие в объединенной экспедиции 1961 года под руководством Кирилла Флоренского, по итогам которой в Комитете победит кометная гипотеза происхождения Тунгусского тела (не принятая КСЭ). После ухода в 1964 году Плеханова (сделавшего вывод об ошибочности инопланетной версии), КСЭ возглавит Николай Васильев, доцент кафедры микробиологии Томского медицинского института, – а сама экспедиция просуществует еще два десятилетия[139].

Экспедиции Золотова и КСЭ освещаются в советской прессе, но, конечно, развитие дискурса о «невероятном» продолжается не только за счет походов в сибирскую тайгу.

Теория «космонавтов древности», предложенная Агрестом, вызывает скепсис у многих его коллег-физиков («В последние годы у Агреста появилось новое увлечение – он подбирает из Библии и других древних источников материалы, свидетельствующие о том, что якобы Землю посетили в прошлом инопланетяне (я к этому отношусь более чем скептически)», – напишет позже Андрей Сахаров[140]), но зато к ней благосклонно относится Шкловский («Сама постановка вопроса М. М. Агрестом нам представляется вполне разумной и заслуживающей тщательного анализа»[141]); главным же последователем Агреста оказывается ленинградский филолог-славист, знакомый Николая Козырева[142] Вячеслав Зайцев, чья работа «Космические реминисценции в памятниках древней письменности» распространяется в советском самиздате[143]. Как указывает Зайцев, наступившая в 1957 году «космическая эра позволила сделать предположение, что Земля связана с внешним Космосом прочными нерасторжимыми узами, что она находится в сфере постоянных внутригалактических контактов», и потому, «говоря о первобытных “богах”, нисходящих с неба, мы легко можем связать их с нашими космическими пришельцами. <…> В материалистическом понимании Высший разум можно трактовать как высокоразвитую и высокоорганизованную жизнь некоторых планет, опередивших в прогрессе Землю»[144]. В версии теории палеовизита, предлагаемой Зайцевым, Вифлеемская звезда объявляется космическим кораблем, молитва Христа – телепатическим контактом, а сам Иисус Христос – инопланетянином, прилетевшим на Землю: «Христос мог говорить людям о своем фактическом, материальном отце, который остался на другой планете, а земные люди отождествляли отца с богом, в которого они привыкли верить»[145].

Что касается гипотезы Шкловского об искусственном происхождении Фобоса и Деймоса, то ее совершенно особым образом модифицирует Феликс Зигель, по-прежнему стремящийся доказать обитаемость Марса. В серии новых статей Зигель проводит идею о том, что спутникам Марса менее ста лет: астрономы безуспешно искали Фобос и Деймос с середины семнадцатого века, и «после 1862 года стало общепризнанным, что у Марса спутников нет. Но вот в 1877 году во время очередного великого противостояния Марса спутники Марса неожиданно увидели, и не на одной, а на многих обсерваториях. <…> Напрашивается естественный вывод: Фобос и Деймос были созданы марсианами между 1862 и 1877 годами»[146].

Почти одновременно с Зигелем, отстаивающим возможность марсианской цивилизации, по поводу обитаемости Марса высказывается известный советский исследователь Атлантиды, автор книги «Атлантида. Основные проблемы атлантологии», химик Николай Жиров; в версии Жирова Марс покрыт однодневными растениями (ведь, как указывали критики Гавриила Тихова, флора не может пережить ночной холод Марса), его атмосфера состоит из инертных газов криптона и ксенона (что объясняет долгое оседание пыли после пылевых бурь), а марсиане имеют температуру тела 25 градусов, чтобы легче приспосабливаться к холоду[147]. Защитником идеи (растительной) жизни на Марсе является и астроном Кронид Любарский (среди прочего – участник походов КСЭ на Тунгуску), работающий над книгой об астробиологии; его теория состоит в том, что марсианские растения используют для фотосинтеза не хлорофиллы (линии которых так и не нашли в спектре Марса), но каратиноиды, поэтому имеют характерный красный цвет, вырабатывают мало кислорода и почти не испаряют воду (что резко снижает их энергетические затраты и позволяет объяснить близкий к нулю фактор жизни)[148].

Способность «советского невероятного» реагировать на любые возражения и выдвигать в ответ новые гипотезы кажется совершенно потрясающей, и столь же потрясающим кажется на рубеже пятидесятых – шестидесятых годов энтузиазм советских людей, готовых преодолевать любые преграды. Лучшим примером (и почти символом) такой готовности станет победа над мрачной теорией тепловой смерти Вселенной, одержанная Николаем Козыревым.

Периодически обличаемая в советской прессе, теория тепловой смерти[149] следовала из второго закона термодинамики – поскольку все процессы идут с энергетическими потерями, общее количество энергии в мире постоянно уменьшается, и когда-нибудь Вселенная остынет до абсолютного нуля. И именно о запасах энергии размышлял Козырев в небольшой книге «Причинная или несимметричная механика в линейном приближении», написанной в 1958 году. Исходным пунктом теории было убеждение Козырева в том, что внутри звезд солнечного типа не могут протекать термоядерные реакции – при существующих размерах и плотности вещества массы звезд оказываются недостаточными для запуска таких реакций.

Но откуда тогда берется энергия, излучаемая звездой в виде тепла и света?

Согласно предположению Козырева, источник энергии можно найти, если признать принципиальное для физического мира отличие причин от последствий, то есть признать существование определенной направленности самого времени:

Время обладает некоторым несимметричным свойством. Это свойство времени может быть названо направленностью или ходом. В силу этой направленности время может совершать работу и производить энергию. Итак, звезда является только кажущимся perpetuum mobile: звезда черпает энергию из хода времени[150].

Намереваясь подтвердить эту гипотезу, Козырев разворачивает обширную экспериментальную работу, результаты которой кажутся совершенно фантастическими: время имеет скорость (мировой ход времени, С2 = 2200 км/с), время имеет плотность, время создает момент сил, направленный так, что вращающийся против часовой стрелки волчок будет весить немного больше, чем при вращении по часовой стрелке. Планеты – являющиеся, по сути, гигантскими волчками – тоже подвергаются воздействию «хода времени» и «сил причинности»: северный полюс Земли должен быть немного вогнут, южный полюс – немного вытянут; в итоге, по Козыреву,